**НОСОВОЙ ПЛАТОК. ИСТОРИЯ О ЛЮБВИ, КОТОРАЯ ПРОСТО ЖИЛА**
— Опять Григорий храпит! — с досадой подумала Лариса, отодвигая его руку и поворачиваясь к стене. Взглянула на телефон: без пятнадцати два.
— Теперь точно не усну… А завтра на смену. Да, не ночная, но всё равно. Мне уже не двадцать, чтобы ночь не спать, а утром — кофе и будто огурчик. Да и это не тот случай, когда под луной сидишь, слова ловишь, чтобы запомнить… — размышляла она. — А тут — храпящий муж, седина у висков, и только раздражение в груди.
В полутьме Лариса разглядывала спящего Григория. Лицо спокойное, морщины — следы прожитых лет, общих тревог. В этом была какая-то трогательность, но в тот момент в душе шевельнулись обида и сомнение.
— Вроде всё есть: дети выросли, дом, работа. Остались вдвоём — и… что-то не так. Но что? — мысли ковырялись, как тупой гвоздь в старом дереве.
Она перевернулась на спину, уставившись в потолок.
— Гриша изменился. Уже не встретит у двери, не возьмёт пальто, не спросит, как день прошёл. Просто чмокнет в щёку и — к своим делам. А за чаем этот его «хлюп-хлюп»… бесит до дрожи. Да ещё эти грязные рубашки — думает, я не замечаю? Сама стираю, сушу, глажу… А он утром ворчит: «Где моя любимая рубашка?»
В груди сжалось так, что дыхание перехватило.
— Обижал он меня. Не раз. Мирились, прощали. Но его родня… Это отдельная история! На свадьбе поздравляли только его, будто меня и нет. Потом шептались про мои сапоги — мол, транжира. А ведь всё шила подруга за копейки! Я всегда сама зарабатывала, не висела у него на шее.
Слёзы подступили к горлу.
— Но больнее всего было, когда Лизка заболела. Мы метались по больницам, пока диагноз не поставили. Я ночами не спала от страха. А он… молчал. Не обнял, не сказал: «Всё будет хорошо». Будто где-то далеко. Казалось, мы потеряли друг друга навсегда…
И вдруг вспомнилось. Самое начало.
Лето. Университет. Дождь. Она — без зонта, платье мокрое, в лужах.
— Где взять эти чёртовы пять рублей? — думала она. — Все скинулись на подарки преподавателям, а у меня — три рубля с мелочью. Бабка Катя дала два с пенсии. Мать отрезала: «Не для подлизываний учишься».
И вот — под ливнем, с комом в горле, она шла по незнакомым улицам. И вдруг над головой раскрылся зонт. Чёрный, с деревянной ручкой.
— Девушка, вы же промокли насквозь. Зачем без зонта? — услышала мужской голос.
— А вам какое дело? — буркнула, не оборачиваясь.
— Просто хотел дать платок. Чистый. Вот, — голос был тёплым, чуть смущённым.
Он протянул белый платок в синюю клетку. От него пахло чем-то надёжным, как дом.
— Я — Григорий. А вы?
— Лариса. Но можно Лара.
— Пойдёмте в кафе. Куплю вам чай и пирожное. Расскажете, что на душе. Клянусь — я не злодей.
Она неожиданно легко согласилась. И впервые в жизни выговорилась незнакомцу. А уходя, он сунул ей пять рублей.
— Возьми. Не отказывайся. Ты мне ничего не должна. Просто… не хочу, чтобы ты плакала из-за денег.
Через неделю она принесла деньги в парк. Он не взял.
— Знаешь, каждый мужчина хочет быть нужным. Ты дала мне это почувствовать. Если не против… я хотел бы остаться рядом.
Так началась их жизнь.
— Как ты догадался, что я плачу? — спрашивала она потом, уже женой.
— Сердцем.
И сейчас, в темноте, рядом с этим седым, храпящим, родным человеком, она вдруг поняла: он всегда был рядом. Не словами, не жестами — но делил с ней всё. И боль, и радость.
— А может, это я изменилась? — мелькнуло.
Григорий во сне притянул её к себе, уткнулся носом в волосы. И на душе стало тепло, будто невидимая рука погладила.
Утром на кухне он улыбнулся:
— Проснулась, мурлыка моя?
— Я что, храпела? — возмутилась она.
— Нет… Сладко посапывала. Как наш кот Васька.
— Я?!
И тут её осенило: иногда мы так выискиваем соринку в глазу другого, что не видим бревна в своём. А счастье — оно тихое. В платке, в пирожном, в молчаливом «держись», в поцелуе в макушку.
Надо просто уметь это видеть. И не растерять.
