Последний рассвет
Густая ночь медленно отступала, будто нехотя уступая место холодному утру. Подходил к концу долгий прощальный вечер, и от этой мысли сердце сжималось. Евфросинья не сомкнула глаз всю ночь, сидя у гроба своего супруга, Дмитрия. Воспоминания о прожитых вместе годах, словно страницы старого альбома, мелькали перед ней — радость, боль, тихое счастье. Оба они давно перешагнули порог старости.
— Митя мой прожил семьдесят девять, мог бы ещё пожить, кабы не хворь проклятая, — шептала Евфросинья, которая была на три года моложе.
— Хороший ты был, Дмитрий, муж и отец верный, — уже громче проговорила она, глядя на его лицо, которое в утреннем свете казалось спокойнее, чем при мерцании свеч. — Сколько соблазнов пролетело мимо, а ты ни разу не споткнулся… Эх, как же скоро всё пролетело.
Всю ночь воспоминания терзали её душу, будто она перебирала страницы их общей жизни — пятьдесят шесть лет бок о бок, полных испытаний и радостей.
Когда Дмитрий понял, что дни его сочтены, он твердил жене:
— Фрося, это Господь за грехи мои меня наказывает. Видно, не так жил, не так думал.
Но Евфросинья, смахивая слёзы, утешала его:
— Не терзай себя, Митя. Жизнь ты прожил честную. Не пил, не шлялся, нас с дочкой берег. Какие грехи? Да ты себя совсем не знаешь.
Он слушал и замолкал, доверяя её словам.
Рассвет всё же наступил. На кухне хлопотала их дочь, Агафья, приехавшая из Архангельска. Мужа у неё не было давно — разошлись, а её дочь, внучка Евфросиньи, недавно родила второго ребёнка и не смогла приехать проститься с дедом. В детстве же она каждое лето гостила у них в деревне под Вологдой.
Агафья, единственная дочь, выжившая из троих, была для них сокровищем. Двое детей умерли в младенчестве — один не прожил и дня, второй едва дотянул до недели. Как берегла Евфросинья свою Гашу, как молилась за неё! Но перед выпуском из школы дочь огорошила их:
— Мама, папа, я в город уеду после школы. Не хочу оставаться в деревне. Знаю, я у вас одна, должна бы в старости быть рядом, но в городе жизнь другая, настоящая.
— Что ж, Гаша, поезжай, — сразу согласился Дмитрий.
Евфросинья поднесла платок к глазам:
— Ой, доченька, как же мы без тебя?
Но Дмитрий строго взглянул на жену:
— Не держи её, Фрося. Пусть свою дорогу ищет. Не место ей в деревне коров доить. Пусть в люди выходит.
В глубине души Евфросинья понимала, но отпускать дочь в город было страшно. Агафья уехала, поступила в училище, выучилась на портниху. Вышла замуж, но в родной дом так и не вернулась.
Евфросинья с Дмитрием прожили почти всю жизнь вдвоём, работали в колхозе, жили душа в душу, без ссор. Когда состарились, брали внучку на лето. Но та выросла, и визиты её стали редкостью. Скучали старики, но не навязывались.
— Помнишь, как внучка с нами на сенокос ходила? — Евфросинья чуть улыбнулась. — Визжала, когда Дмитрий её в озеро заносил, плавать учил. И ведь научил…
— Мама, о чём? — тихо спросила подошедшая Агафья.
— Да так, вспомнилось. Посиди со мной, доча, попрощаемся с отцом в тишине, пока люди не пришли. Односельчане Дмитрия уважали, никому зла не делал, всем помогал. Все придут.
Агафья села рядом, обняла мать.
— Как хорошо, что ты на отца похожа, — грустно сказала Евфросинья. — Лицо его со временем забудется, а ты — будто он передо мной.
— Мам, расскажи, как вы с папой познакомились? Никогда толком не говорили.
— Ох, Гашенька, странная у нас история вышла. Увидел он меня — и словно приворожился.
— Как так? Где ты была?
— Работала в колхозе, на ферме. Всегда в передовиках ходила. Вот и отправили меня в Вологду на слёт ударников. Дали грамоту, часики наручные — маленькие, аккуратные. У нас в деревне таких ни у кого не было! Радости моей не было конца. Водили нас по городу, показывали достопримечательности. Со всей округи съехались люди, но мужчин мало.
После экскурсии повели в столовую. Там и повстречались мы с твоим отцом. Сели за соседние столы, а он глаз с меня не сводит. Высокий, статный, но одет неказисто — рубаха заношенная, помятая. Видно, без женской руки. Мне даже любопытно стало. А у нас в деревне парней почти не осталось — кто в армию ушёл, кто в город подался.
Евфросинья вздохнула, будто снова переживала тот день. Когда она вышла из столовой, вдруг услышала за спиной:
— Возьми меня с собой. Дмитрием звать. А тебя как?
— Евфросинья, — ответила она строго. — Ты ж не знаешь, в какой глуши я живу. Городской небось, променяешь город на деревню? — усмехнулась.
— Променяю, Фрося. Мне, холостому, что терять? Поеду за тобой, — и с тех пор звал её только Фросей.
И ведь поехал. Дмитрий Евфросинье сразу приглянулся. Приехали в деревню, и он без лишних слов к её родителям направился:
— Здравствуйте, прошу руки вашей дочери. Простите, что так сразу, но ничего у меня нет — ни дома, ни хозяйства. Только сердце. Фрося мне дорога, обещаю быть ей верным мужем.
Родители опешили. Отец хмыкнул:
— Тебя, Фрося, на слёт отправляли, а ты жениха привезла?
— Так вышло, — потупилась она. — Но я согласна.
Родители благословили. Свадьбу сыграли в воскресенье — скромную, по-деревенски. Собрались односельчане, пели, плясали. А потом началась их жизнь — простая, но настоящая.
Счастлива была Евфросинья. Шли с мужем по деревне, а люди шептались:
— Вот Фроська какого мужика приватизировала! Красавец, статный. Такие на баб падки, — судачили старухи.
— Погодите, недолго они прожив— Погодите, недолго они проживут, — качала головой соседка Марфа, — рано или поздно Дмитрий одумается и бросит её.
